ТАВАТУЙСКИЕ БЫЛИЦЫ

Крапивные огурцы

НАЗАД

Своенравнейшее озеро, этот Таватуй. Уж сколько лет я на нем обитаю, а все никак не могу приноровиться к его хитростям. Еще когда  дома не было, еще когда по квартирам здесь мотались, добрый человек Никандр Семенович Зиновьев говорил:

– Смотри, Левонтий Иванович, рыбачь да оглядывайся. Налетит ветер, лучше на берегу пережди.

И действительно, выедешь рыбачить, озеро тихое-тихое. Вода, как кошка, мурлычет и о борт лодки ластится, только удочки раскинешь – вдруг буря поднимается. За какие-то пять минут все озеро взбеленится.

Однажды одного городского рыбака на берег выкинуло, потом он свою резиновую лодку-надувашку еле-еле в лесу нашел.

Сегодня восточный ветерок дует. И никого на озере из местных рыбаков нет. Это уж закон есть – раз “восток” хозяйничает, клева не жди, разве ерш какой клюнет.

Кстати, ерш таватуйский издавна славится, двухсотграммовый лупоглаз здесь далеко не редкость.

Как старожилы рассказывают, о таватуйском ерше еще Екатерина Вторая знавала – уху ей только из таватуйских ершей варили. У берега, конечно, здорового ерша редко поймаешь, а вот на середине или на болоте...

А я все равно сегодня на рыбалку выехал – не терпелось японскую леску проверить, подарил мне Володя Отдельнов леску японскую.

– Хоть тонкая, – говорит он, – а быка выдержит.

Подгреб я на лодке к своему месту, опустил леску, жду. Нет клева. Решил проверить червяка, потянул, а блесенка за что-то зацепилась. Но японская леска крепкая – терпит. А я тяну и тяну потихоньку.

Сначала поплавки берестянные появились, а потом и сеть капроновая – за самый край я ее ухватил.

Ну, блесенку отцепил и давай вытягивать сеть руками. Через каждые две-три ячейки в мереже рыбина торчала – или окунь, или ершище. Пока я всю мережу вытащил, лодка осела от рыбей тяжести

Половина рыбы протухла – давненько, видно, болталась сетка в озере.

Поехал я к берегу.

А там в крапивных зарослях мой сосед Володя Яковлев воюет. Володе этому лет за пятьдесят, он местный, из кержаков, и теперь работает кочегаром в доме отдыха.

Залез Володя в самую крапивную чащобу и колдует там чего-то.

Я вылез из лодки, подошел.

– Во, глянь, Левонтий Иванович, – это крапивные огурцы. На, отведай! Вкусные? То-то. Их не чистить, ниче не надо, пыль сдул и айда, понужай за обе щеки.

– Как тебя крапива не жалит? – изумился я.

– Так вот, гляди, – Володя нарвал целую охапку крапивы. – Вишь, я ее по шерсти глажу, вверх. Ты попробуй, попробуй. Эдак-то она никогда не кусает Хошь, хоть гектар ее голыми руками выпластаю?

– Пойдем-ка, Володя, я тебе тоже кое-что покажу.

Я подвел его к лодке.

– А-а! Это Пашки Шкелета мережка. Потерял он ее. Только поставил, а его в больницу отправили. Месяц лежал. давай-ка, Левонтий Иванович, выберем рыбу. Тухлую-то вон туда кидай. А дивно ее, однако..

… Я не устаю удивляться быстроте, с какой разносятся по деревне новости. На озере я сидел один, “общнулся” только с Володей, ну, вороны да сороки еще прилетели тухлую рыбу клевать, а вон уже бежит к нам Пашка Шкелет – мужичонко, лет под шестьдесят. Бежит, вскрикивает издали:

– Ой спасибо, ребятушки, отыскали мою рыбницу, мою кормилицу!

А сам уже бутылку на ходу открывает.

– Во-первых, не пью я красного, и во-вторых, браконьер ты, Павел Хрисанфович, – сердито выговорил я Шкелету. – И мережу твою в сельсовет бы снести надо.

– Насчет красного я исправлюсь, а об остальном поговорим, – ответил Шкелет.

И вот мы сидим втроем на берегу, закусываем вкуснющими крапивными огурцами, а Пашка Шкелет рассуждает:

– Вот обозвал ты меня нехорошим словом, Левонтий Иванович. Ладно, я стерплю. Ты тут всего ничего живешь, а я...

– Местные они, Чумичевы, – встрял Володя Яковлев, – из Бынег, всего-то верст двадцать отсюда. Опять же отец, Иван Андреевич, на нашем кладбище схоронен.

– Да я не про это, – отмахнулся Шкелет, – я про то, что от веку мы всегда рыбой жили. И никогда лишнего не брали. Я для чего мережку держу? Свадьба у кого или, наоборот, поминки. Вот у твоего отца годины были, Левонтий Иванович. Помнишь пироги-то рыбные? Из моей мережи была рыба. И ни одного килограмма я никому не продал. Браконьер, он кто? Кто наживается, кто торгует. У нас кто этим занимается? Артельные. Они на трех лодках с моторами ходят. А ячея-то, смехота, на девятнадцать, всю мелкоту гребут. И слова против них не скажи – они, мол, не только гребут рыбу, а и разводят...  А кого они развели? Его вон дед разводил, Яковлев. Я пацаном еще был, а помню, как дедко Матвей в бочках и сига, и линя в Таватуй привозил.

А теперь остальные гребут, черт его знает куда добрую рыбу девают, а в магазине окунишко мелкий да чебачок с палец. Да кто же браконьер-то, Левонтий Иванович?

– Пить-то будем? Че ты, Панко, разбалаболился, – нервничал Володя.

– Выпить можно, только я еще скажу, – не унимался Шкелет. – Вот понаехали к нам городские, дома понакупали-понамастерили. Ну, Пологов, ладно, честно живет, и Герой Союза, и самолеты немецкие сбивал. А ты на других глянь, Левонтий Иванович. Парников настроили – у государства таких нет. Кроликами торгуют, цветами. Я этим то, внизу-то которые, земли под картошку дал, а у матери недавно день рождения был. Дай, думаю, учудю, восемьдесят два года старухе, а цветов ей никто не даривал. Ну зашел к тем, к нижним-то, мол, так в гак, два цветка дайте.

А молодой-то, здоровущий-то который: “по три рубля за штуку”, говорит. А в парнике их тьма-тъмущая, трехрублевок-то, цветет. А ты меня браконьером обзываешь...

НАЗАД